Лицо Шнайдера тронуло подобие улыбки. Муруленко был убит Давидом, одним из ближайших соратников Якова. Что до запасных, то Вера легко могла приобщить всех. Да только это надо? И так стоило трудов заманить солдатиков в соответствующее время и в соответствующее место, и все лишь для того, чтобы их товарищи имели лишний повод для недовольства, а неподозревающий подвоха барон – шанс попасть в число избранных.

– Наш первый баюн сильно подозревает, что Аргамаков хочет отобрать у него власть. Поэтому с этой стороны никакой поддержки офицерье не получит. Мавр сделает свое дело, и ему придется уйти. Банды матроса больше не будет, а там мы сами порядок наведем. Наш, революционный, – дополнил план Яков.

– Матрос действительно так страшен? Смотри, Яшка, потом получится как с Янисом. Столько палить друг в друга, не ведая, что это свои. – Либченко сам стал «своим» недавно, при помощи Веры, и еще не всегда разбирался в нюансах.

– Нет. Мне мои люди доложили. Все, что говорил Аргамаков про банду, правда. Матрос не признает никакой власти, кроме своей. И магией он действительно обладает. Не как у наших баюнов. Те – безобидные мечтатели, а флотский – человек дела. Возьмет Смоленск – никому из нас мало не покажется. Или он, или мы. Вместе мы не уживемся.

Либченко серьезно кивнул. Уж если Шнайдер говорит, то так оно и есть. Глава приобщенных, не кто-нибудь. Это по любой табели о рангах не меньше Бога.

– Я пойду. Надо еще отдать кучу распоряжений, приготовиться к походу, потом подумать, как лучше выполнить… – Что именно он собрался выполнять, Либченко уточнять не стал.

– Иди, капитан. Вернешься – будешь полковником. А то и генералом, – то ли в шутку, то ли всерьез пообещал Шнайдер.

Либченко улыбнулся в ответ. После приобщения он не хотел быть ни генералом, ни даже фельдмаршалом. Главное-то должность, а отнюдь не воинское звание.

– Зря Всесвятский услал запасных, – практически вдогон произнес Шнайдер. – Можно было бы устроить победителям такую незабываемую встречу!

– Он половину оставил. Не знаю, на развод или как… – Либченко невольно задержался.

Раз уж Шнайдер говорит!..

– Какую половину?

– Один полк выступил, а второй остается в городе, – уточнил капитан. – Первый болтун очень беспокоится о своей никчемной особе.

– Ладно, иди, – кивнул Яков и, когда Либченко ушел, повернулся к Вере. – А ведь это меняет дело!

Егерский марш бравурно гремел впереди. Он кратким эхом отражался от стен домов, заставлял горожан замереть, взглянуть на проходящие мимо войска и напоминал кое-кому о тех недавних временах, когда они точно так же маршировали в стройных выверенных рядах.

В толпе обывателей Аргамаков разглядел стоявшего во фрунт Селивачева. Старый генерал был в форме, с «Георгием» на груди. Топорщились седые пышные усы, солнце весело играло на золоте погон, старческая рука застыла в воинском приветствии…

– Смирно! Равнение напра-во!

Аргамаков привычно выдернул из ножен шашку и вскинул ее подвысь.

Маршировавшая сразу за полковником офицерская рота четко, как один человек, поворотила головы в сторону генерала.

Тот стоял растроганный, и в блеклых глазах ветерана поблескивали непрошеные слезы.

А оркестр все звал за собой, вселял в сердца бодрость, и, казалось, нет ничего лучше, чем вышагивать вот так вперед, к победе или смерти.

Если подумать, никакой смерти для солдата нет. Солдатская смерть – это лишь шаг к бессмертию.

– Что вы приуныли, больной?

Барталов начал обход раненых, едва лишь удалившиеся звуки марша перестали напоминать об ушедшем отряде.

– С чего мне веселиться? – вопросом отозвался Мезерницкий.

– А с чего, так сказать, печалиться? – Доктор лишь мельком посмотрел на находящуюся в палате Ольгу, оценил чуть припухшее, явно от слез, лицо, но дальше обращался исключительно к корнету.

Да ну этих влюбленных! Поругаются из-за какой-то ерунды, а потом переживают, будто рухнул весь мир.

Нет, мир действительно рухнул. Обрушился на бедные людские головы, вызвал сотрясения мозгов, и не стоит удивляться, что нынче вокруг столько безумия. Только чьи-то любовные переживания здесь совершенно ни при чем.

– Эх, молодость, молодость! – не дожидаясь ответа, вздохнул Павел Петрович. – Вечно огорчаетесь из-за всякой ерунды! Другой бы на вашем месте был счастлив, а вам нет повода! Да я бы сам, так сказать, охотно поменялся с вами местами!

Мезерницкий посмотрел на доктора с невольным изумлением, и даже Ольга подняла чуть покрасневшие глаза.

– Только не думайте, что я спятил на старости лет. Посудите сами. Вам представилась уникальная возможность отдохнуть, выспаться, в конце концов. И вы еще будете утверждать, что это не повод для счастья? Что же тогда оно, по-вашему? Рубить, скакать, стрелять? Заметьте, сплошные действия, стремительные, не дающие возможности оглянуться. А человеку время от времени необходим покой, восстановление сил, здоровый сон…

Доктор сделал паузу, подбирая дальнейшие слова, и Мезерницкий немедленно вставил:

– Сон-то здоровый, а вот сам я больной.

– Пустое. Открою вам самую страшную профессиональную тайну. – Павел Петрович понизил голос, огляделся по сторонам и с видом заправского заговорщика произнес: – Больной выздоравливает тогда, когда хочет выздороветь. Повторяйте утром и вечером как «Отче наш»: «Я здоров», и увидите, что в положенное время на самом деле проснетесь здоровым. Вот самое лучшее и безотказное, так сказать, лечение.

Бледные губы корнета тронула слабая улыбка.

– Я здоров.

– Нет, не так, – не согласился Барталов. – В голосе должно сквозить убеждение. Я здоров. Здоров. Здоров. И говорить это надо не один раз, а минимум сотню. Никто же не выздоравливает, к примеру, от одной таблетки.

– Я постараюсь, доктор.

Барталов подмигнул корнету и бодро двинулся из палаты.

Ольга вскочила следом за ним, оказалась впереди и, когда Барталов невольно остановился, произнесла:

– Павел Петрович! Отпустите, пожалуйста, с отрядом. Очень прошу! Только не говорите, что раньше надо было просить.

– Ничего не могу поделать. – Доктор развел руками. – Аргамаков сам назначил число сестер. Видите, он даже меня не взял. Сказал, что здесь буду нужнее. Тяжелых все равно сразу будут доставлять сюда. Должен же их кто-то принимать!

– Павел Петрович!

– Не просите, Оленька. – Благодаря своему возрасту, Барталов мог себе позволить некоторые вольности в общении. – Вы же сами обещали, что будете дисциплинированной девушкой. А еще поверьте старому опытному человеку. Мужчине гораздо легче, когда в часы испытаний его возлюбленная не рядом с ним, а ждет в более спокойном месте. В противном случае он переживает за нее, может наделать глупостей. Глупости же на войне, так сказать, чреваты последствиями.

– При чем тут мужчина? – Кровь невольно прилила к щекам.

– Откуда я знаю, при чем? – Барталов воспользовался замешательством Ольги и с неожиданной сноровкой скрылся в ближайшей палате.

Девушка со злостью стукнула каблуком.

Мужчина! Придумают тоже, словно весь мир вертится вокруг них!

Глава шестнадцатая

Бывает так, что судьба ни с того ни с сего обрушивает на нас удар за ударом. Что ни делай – работа валится из рук, что ни задумывай – обстоятельства превращают все это в пыль. Сплошное невезение, против которого борись, не борись, но все равно не добьешься результата. А потом один только миг, и то, что никак не удавалось, вдруг получается без всяких усилий. Желанное подносится к тебе на блюдечке, пропавшее находится само, и поневоле начинаешь понимать, какая это прекрасная штука – жизнь.

Подобный поворот случился с Горобцом. Всю предыдущую ночь и почти весь день его преследовали неудачи. То оборотни, то офицеры не давали покоя, мешали продвигаться вперед. Люди, словно их подменили, никак не могли одолеть крохотного вражеского отряда. Артиллеристы стреляли не туда, пехота никак не могла подойти вплотную, а уж о кавалерии не стоит и упоминать.