Кто воевал, знает, как это важно: иметь связь. Сразу пропадает ощущение оторванности от своих, и любое расстояние начинает казаться ерундой…

А дальше наступила ночь.

Огней на станции не зажигали. Таращили глаза во тьму часовые, где-то впереди у заветного мостика притаились минеры, остальные же члены отряда спали чутким солдатским сном. Одетые, с оружием под руками, в любой момент готовые вскочить и вступить в бой.

Орловский тоже пытался заснуть. Организм устал, настоятельно требовал отдыха, и лишь сознание никак не желало успокоиться. Перед мысленным взором вставали милые образы, будоражили, звали к себе. Недостижимые, словно на другой планете, и такие до боли желанные…

Подполковник вновь и вновь пытался задать себе вопрос: что он здесь делает? Это не старое время, когда мужчина выполнял свой долг перед Престолом и знал – его семья находится в безопасности, а случись с ним непоправимое, будет гарантирована пенсия, и вообще, за царем служба не пропадет.

Тогда были времена, сейчас – безвременье. Можно одолеть любого противника, однако как победить народ, ставший врагом самому себе? Одолели одну банду, а дальше? Пока каждый за себя, ничего все равно не получится. Какие шансы у горстки людей водворить порядок на огромной территории? Может, лучше попытаться спасти хотя бы своих? Их ведь тоже кто-то должен защищать, да только некому.

Мысли были горьки. Главное же – не содержали ответа. Долг перед семьей звал в дорогу, забытая почти всеми присяга призывала остаться. Даже если положение безнадежно. Быть может, окажется достаточным подать пример, должны же люди осознать – война всех против всех не подозревает выигрыша ни для кого. Если сегодня ты победил, завтра все равно победят тебя. И лучший выход для людей – поскорее покончить с междоусобицами. Хотя бы для того, чтобы уцелеть самим.

Не заснуть! И мысли гнетут, и отдаленное завывание не дает покоя.

Орловский поднялся с обреченным вздохом. Папиросы были под рукой, лежал Георгий не раздеваясь. Только и дел, что опоясаться портупеей да дополнительно навесить на себя кобуру с маузером. Секундное дело.

И только сейчас Георгий понял, что отдаленное завывание – это волчий вой. Ну, редко доводилось его слышать офицеру, а копание в себе отвлекало от внешнего. Да и волки – не самое страшное из действительности. Обычные четвероногие хищники. Куда им до людей!

Снаружи вагона светила луна. Буквально накануне бывшая полной, теперь же потихоньку начавшая убывать. Ее белесого света вполне хватало, чтобы можно было разглядеть подступы к станции, темные пятна деревьев, луг, безжизненные постройки, даже село в некотором отдалении. Конечно, не в подробностях, но все-таки… Если бы не мрак на душе и не волчий вой в отдалении, прекрасная ночь. Теплая, почти тихая…

Надо скорее прийти в себя. Раз уж встал, то пойти проверить караулы, ибо солдатам нельзя видеть начальника в сомнениях. Командир должен быть всегда тверд, и его единственная семья – это подчиненные.

Георгий глубоко затянулся папиросой, и в то же мгновение, разрушая кажущийся покой, оглушительно грянул винтовочный выстрел.

Тело подполковника само рванулось на звук. Краем глаза он заметил, как мгновенно пробудился спящий эшелон. Из теплушек торопливо выпрыгивали солдаты. Уже с оружием, готовые к немедленному бою хоть с самим чертом.

Грянул второй выстрел. Орловский подскочил к стрелявшему уже с маузером в руке.

– Что?!

Солдат напряженно всматривался во тьму, и винтовка в его руках ходила вдоль горизонта, выискивая цель.

– Волки, ваше высокоблагородие! Кажись, в одного попал! Да, точно, вон лежит!

Орловский поглядел туда, куда указал солдат. Но зрение у него было похуже, да и все-таки ночь. Попробуй разберись, что там чернеет на более светлом фоне: труп зверя или просто какой-нибудь бугорок, отбрасывающий тень в призрачном свете неполной луны?

Несколько в стороне, но гораздо ближе, чем раньше, опять послышалось волчье завывание. И было на этот раз в нем столько злобы, что даже Орловскому стало не по себе.

– Спаси и сохрани! – Один из подбежавших на подмогу солдат истово перекрестился и лишь затем залег.

Георгий посмотрел на прибывших. Одно отделение, как и было намечено на случай тревоги. Это хорошо, когда люди даже во время внезапной побудки не теряют головы и действуют, словно на учениях. Не запасные, с которыми довелось иметь дело в Смоленске. Эти – настоящие вояки.

Да, впрочем, кто еще мог пойти в неизвестность следом за своим бывшим полковым командиром? Не силой, добровольно, подчиняясь исключительно авторитету офицеров да чувству долга.

«А сам?» – кольнула мозг мысль. Чему сам учил солдат и перед войной, и во время? Не тому ли, что жизнь отдельного человека – ничто перед Отечеством? И вот теперь кое-кто из твоих воспитанников проделал сложнейший поход, пока ты спокойно пробирался к семье, позабыв про наставления. Не стыдно, господин подполковник? Перед солдатами-то?

К счастью для Орловского, времени для рефлексий не было.

– Смотрите! – раздался чей-то голос, и закономерным эхом сразу несколько человек выдохнуло привычно-русское:

– Твою мать!

Десятка два волков, едва различимых в лунном свете, стремительными и неотвратимыми тенями-силуэтами неслись прямо на станцию. И столько смертоносного изящества было в их беге, что, казалось, не остановит их ни свинец, ни сталь штыков.

– Отделение! Залпом! – протяжно выкрикнул Орловский и чуть помедлил с заключительной командой.

А как не удастся отбиться огнем, что тогда? Людей мало, даже подобие каре не построишь, да и некогда его строить, а рукопашная с проворными хищниками…

– Пли!

Дружно громыхнула дюжина винтовок, и следом привычно-торопливо раздался лязг передергиваемых затворов.

Один из хищников перелетел через голову, да так и остался лежать на земле.

– Пли!

Еще один зверь упал, забился в агонии, но остальные были совсем близко.

И тут сзади запел пулемет. Пули веером пролетели прямо над головами залегших солдат и широкой дугой прошлись точно по волчьей стае. Одни нашли жертву, впились в плоть, застряли в ней или прошли навылет, другие лишь вздыбили зловещие фонтанчики перед бегущими, предупредили об ожидавшей судьбе. Сквозь шум пробился визг бьющихся в агонии зверей. Потом… Потом уцелевшие развернулись на месте и, не добежав до цепи каких-то трех десятков саженей, рванули прочь.

Вдогон прозвучала еще одна очередь, торопливо и вразнобой загрохотали винтовки, а затем стрельба резко оборвалась, и наступила звенящая тишина.

Нет, она была неполной. Слышались облегченные вздохи солдат, доносились повизгивание и стоны со стороны нападавших, однако после выстрелов звенело в ушах и казалось, что на мир снизошло безмолвие.

Георгий наконец-то обернулся.

Близко на крохотном пригорке расположился «максим». Наводчик поднялся, и подполковник без удивления узнал в нем Дзелковского. Поручик привычно погладил усы, сбил на затылок фуражку и что-то тихо сказал номерам.

Судя по быстроте появления, тяжелый пулемет принесли сюда на руках.

Орловский направился к спасителям и еще на ходу громко произнес:

– А вы умелец, Дмитрий Андреевич! Прямо виртуоз! Редко доводилось наблюдать такое искусство!

Поручик в ответ промолчал. Вблизи его лицо выглядело откровенно-озадаченным, словно вечный скептик увидел перед собой чудо и теперь никак не может решиться, обман ли то зрения, или очередной каприз природы.

Взгляд его был направлен на поле. Орловскому пришлось оглянуться, и с его уст неожиданно сорвалось бранное слово.

Как бы ни был обманчив свет луны, ошибиться было нельзя. Вместо звериных туш перед позициями лежали людские тела. Голые, окровавленные, в тех позах, в которых их застала смерть.

Глава восьмая

Когда-то Ольга очень любила вечера. Не ранние зимние, когда унылый мрачный день преждевременно сменяется беспросветной тьмой и не знаешь, куда себя деть до ужина. За окнами темно, на душе тоскливо, ничего не ждешь и ничего не хочешь. Скорее бы лечь спать в слабой надежде, что завтра выглянет солнышко, весело заиграет искринками на снегу и можно будет отправиться кататься или, если дело в городе, хотя бы пройтись по улицам, не чувствуя, как давит на душу серость туч.