— Что сказал хозяин? — я отпихнул поганца обратно.
Костлявые пальчики небрежно отмахнулись «мол, мы выше этого», однако остались на месте и больше не дергались. Я же потянул на себя холодную железную ручку и, распахнув тяжелую дверь, вошел в кромешную тьму. Стены вокруг зияли чернотой, в которой со смачными хлопками лопались пузыри сочащейся скверны и медленными струйками стекали вниз, копошась и подрагивая. Пол ощущался липким и вязким, как болото, которое глушило каждый мой шаг. Стоило только двери за спиной захлопнуться, как из стен вылупились сотни глаз и уставились на меня, будто спрашивая, зачем я здесь. А то еще не поняла. Я собирался позволить ей то, чего даже сам отец не позволял.
— Что смотришь? — усмехнулся я. — Бери, если осмелишься, — и приглашающе раскинул руки.
Заразе не пришлось повторять дважды. Скверна с пола черными змейками кинулась на меня и жадно обвила ноги — сковывая, не давая двигаться, пробираясь все выше. Сочащиеся струйки торопливо сбежали со стен и тоже ринулись ко мне, словно боясь, что им не достанется — втискиваясь в толкучку как в базарный день. Змейки хищно свивались кольцами, сдавливая колени, бедра, грудь — превращая меня в такую же кишащую черную массу, какой были сами. Кожу под этим копошащимся коконом щипало так, что ее, казалось, сдирают по-живому — пробивают иглами, прогрызают насквозь, словно выедая новые зоны внутри меня, где бы еще могла освоиться Темнота. Дай ее вероломным служкам волю — и они не остановятся, захватят всего. Хотя в данном случае я собирался взять у них намного больше, чем они могли урвать у меня.
Подбородок резко защипало, а затем эта алчная чернота дружно накинулась мне на голову — вся разом — будто набрасывая сверху тугой мешок. И все вокруг исчезло.
Пальцы нетерпеливо стучали по рулю. Оставив девушек в магазине, Глеб торопливо ехал домой, чувствуя странную потерянность — словно забыл нечто важное, а что именно вспомнить не можешь. Казалось, отголоски тревожной сирены пробегали по всему организму, ища потерянное и не находя. Если обычно тело не ныло без души, то сейчас пустота на ее месте ощущалась фантомной болью — точь-в-точь как тогда, в те далекие деньки, когда Костя удержал здесь его, но сам из-за этого находился без сознания — в чем-то среднем между жизнью и смертью, будто по ту сторону всего. Вот это сейчас и напрягало.
Зачем друг хотел остаться один? «Так надо,» — сказал он. Он обалденно, конечно, умел отвечать на вопросы, на которые не хотел отвечать. И сейчас, судя по всему, не хотел, потому что его смартфон не отвечал.
Чувствуя, как нарастает тревога, Глеб ускорился. Вообще, он даже не особо расстроился тогда, что потерял душу. В те годы в его сознании потеря души приравнивалась примерно к потере кроссовка — вполне можно прожить и без. Больше напрягло, что умер как бы он, а страдал за это Костя — мучился, болел и даже с отцом поссорился. И хотя причину ссоры они не обсуждали, Глеб прекрасно понял почему и даже сказал тогда, что он может отпустить его душу, чтобы снова колдовать. Костя выслушал, окинул его взглядом и прищурился.
— Ты что, не только душу потерял, но еще и мозги?
С тех пор об этом они не говорили. Потом друг поправился, и все стало снова нормально, а потерянная душа вспоминалась только, когда новый хозяин слегка нажимал на нее — так сказать, корректируя поведение прежнего. Хотя Глебу это даже нравилось — как бы напоминало, что в этом огромном мире кому-то не наплевать.
«Ты где?» — мысленно позвал он, подъезжая к дому.
Однако друг не откликнулся. В принципе, за стенами обычно и не слышно.
Остановившись за воротами, парень бросил машину и по крыльцу взбежал в гостиную.
«Кость!» — снова позвал он.
И снова никакого ответа, и видно его не было нигде. Лишь Дарья сидела на диване и что-то задумчиво изучала в своем смартфоне.
— Где Костя? — спросил он.
— Не знаю, — ответила она. — Его не было, когда я пришла.
«Ты слышишь?..»
Еще один зов в никуда. Костя не ответил. Хотя всегда отвечал. Ворчал, что долбит по мозгам слишком часто, но отвечал.
— Кость! — крикнул Глеб уже вслух.
— А что случилось? — Дарья нахмурилась.
В следующий миг его взгляд упал на стену, где тень вдруг приняла форму огромной костлявой руки и выразительно указала пальчиком в глубь дома. Следом по полу пронеслась длинная темная змея, которая обычно предпочитала сидеть в тени хозяина, обвила ногу парня и потянула за собой туда же, куда указывал и палец — причем весьма нервозно потянула. Чувствуя неладное, Глеб сорвался на бег.
Змея довела до двери подвала, которая оказалась облеплена чернотой изнутри — скверна кишела в проеме, как куча червей. Глеб с силой дернул за ручку, однако та не поддалась.
— Отойди… — выдохнула нагнавшая его Дарья.
Следом вскинула руку — и воздух разорвался от ослепительного удара яркой вспышки. Вся чернота резво отскочила в стороны, и дверь распахнулась сама, впуская внутрь. В центре абсолютно темной комнаты с жидкими сочащимися стенами лежало тело, густо, как саваном, оплетенное скверной. Казалось, множество змей плотно свивались вокруг него — так что ни единого кусочка одежды или кожи не проступало наружу.
Кинувшись к этой кишащей жирной массе, Глеб попытался разорвать ее, как путы. Однако змейки сразу же перекинулись на его руки, кусая и жаля, словно не желая отдавать свое. Дарья снова вскинула руку, и несколько ярких вспышек разрезали черную толщу скверны, заставив ту стремительно схлынуть прочь — расползтись в стороны, как сотни змей.
Костя лежал в самом центре на вязком, как топь, полу. Холодный на ощупь, на вид мертвецки-бледный — однако сердце билось довольно громко и четко.
— Костя, очнись! — приподняв за плечи, Глеб его слегка тряхнул.
Миг — и друг резко выдохнул, словно выплевывая воздух из легких. А затем медленно открыл глаза и как ни в чем не бывало ухмыльнулся.
— Собирайся.
— Куда? — не понял Глеб, но, видя такую знакомую ухмылку, тоже ухмыльнулся.
— В театр. У нас сегодня насыщенная программа.
Ep. 16. Кукла и ее хозяин (V)
Музыка, казавшаяся непривычно нервной, носилась по воздуху. Софиты раздражающе ярко светили внизу на сцене. Маленький человек в одиночестве сидел в последней ложе на первом ярусе — в глухом темном углу, чтобы никто не мешал. Стараясь расслабиться, он заказал шампанское. Однако, стоило взять бокал в руки, как все расплескивалось на кресла и брюки — пальцы неимоверно тряслись, и мужчина уже целые сутки не мог унять эту дрожь, вздрагивая еще больше от каждого резкого звука из оркестровой ямы и чуть ли не подскакивая на месте.
«Даже если убьешь меня, все равно он придет за тобой…» — голос этой дряни, выписывающей сейчас пируэты на сцене, словно звенел в ушах с прошлого вечера.
В тот миг ему показалось, что ее устами говорила сама Темнота — с тех пор дрожь и не прекращалась. Трясущаяся рука надавила на карман, нащупывая лежащий там небольшой пистолет — единственное, что хоть немного успокаивало. Если этот мессир заявится к нему лично, у него хотя бы будет ответ.
В голове вертелись обрывки мыслей, из-за которых хозяин клуба не мог уснуть всю ночь. Бросить все, схватить ее и сбежать? Но он слишком много всего вложил в этот клуб, в свой статус, в свое место, чтобы сбегать просто так. Просить покровителей вмешаться? Но они захотят слишком много себе — эти жадные твари помогают, только если можешь заплатить. Отбиваться самому? Рука снова нащупала пистолет. В конце концов, этот мессир тоже смертен, что бы там о себе ни думал. Вон сколько болтали про Волкодава, однако ему ничего не помешало сдохнуть — сдохнет и щенок. Да, пожалуй, он будет отбиваться до последнего.
Немного успокоившись, мужчина снова потянул бокал к губам. В ту же секунду резко сменилась мелодия, и под тягучий стон скрипки рука снова предательски дрогнула, и шампанское заляпало брюки. Ругнувшись, он поставил бокал обратно. Тем временем под восхищенное придыхание публики Ника на сцене совершала пируэты — маленькая, хрупкая — с такого расстояния гораздо более далекая, чем обычно. Сколько он ей дал, а она даже не поворачивала голову в сторону его ложи — смотрела куда угодно, только не сюда. Иногда он дергал ее голову сам, заставляя оборачиваться прямо во время танца, и представлял, что всеми любимая балерина лишь игрушка в его спектакле, которую он дергает за ниточки. Захочет, и она упадет, сломавшись пополам — потому что он ее хозяин. И если бы эта дура это ценила, у него бы не было сейчас никаких проблем.