Рядом внезапно упала тень, делая полумрак вокруг еще гуще — кто-то бесшумно подошел со спины.

— Угадай кто, — следом раздался голос.

И от этого спокойного, тихого тона прошила новая дрожь — ледяной волной пронеслась по всему телу. Хозяин клуба испуганно подскочил на месте и, повернувшись, встретился с черными, могильно-черными глазами — словно его кошмар случился наяву. Рука лихорадочно рванула к карману, где лежал пистолет. Но не успела даже его коснуться, как Павловский стремительно перехватил его плечо и сжал. Миг — и руку будто передавило огромным прессом, и она жалкой плетью повисла вдоль тела, больше не подчиняясь ему.

— Что может твой жалкий пистолет против меня? — могильные черные глаза, казалось, добрались до самой его души.

Мужчина захотел крикнуть — но не смог, словно связки разом пересохли, издавая лишь глухое кряхтение. Попытался дернуться — и не хватило сил, будто все тело впало в кому, скованное всего одним прикосновением о его плечо.

— Это не твой пистолет, — заставляя смотреть себе в глаза, сказал Павловский, — это гораздо страшнее.

Человек, любивший быть хозяином всего, сейчас потерял контроль даже над самим собой, чувствуя с каждым мгновением, как иссыхает весь изнутри — словно все тело отказывало орган за органом. Ноги, руки, плечи, шея — ничего больше не принадлежало ему. Только мысли еще ворочались в голове — все слабее с каждой секундой.

— Я ее отдам, — хрипло одними губами прокряхтел он, ощущая, как каждое слово стучит в ушах.

— Конечно, отдашь, — бесстрастно произнес рядом спокойный голос. — Теперь ты отдашь все.

Все вокруг начало стремительно меркнуть, будто занавес опустили раньше времени — в его личном спектакле. А вместо аплодисментов в ушах раздался шепот — потусторонний, коварный шепот «иди ко мне…»

Его глаза закатились, и он рухнул обратно в кресло.

«отпусти ее…» «станешь сильнее…»

Знакомый шепоток пронесся среди моих извилин, едва тело свалилось в кресло.

— Получилось? — тихо спросил стоявший в тени ложи Глеб.

О да, получилось — я чувствовал, как Темнота внутри меня жадно оплела новую душу, которую я вытянул вместе со всем ее ценным содержимым. Ника все еще совершала пируэты на сцене, не упав и даже не дернувшись — так легко это вышло, словно вытащил пазл из мозаики и переставил в другое место, не разрушив общий узор. Теперь этому хозяину больше ничего не принадлежало — даже сам себе он больше не принадлежал.

Я надавил на его душу, и карлик резко распахнул глаза, возвращаясь в сознание, и уставился на меня так, будто я выволок его за шиворот из самых глубин — и, кажется, он еще не понял, что только что произошло. Что ж, я помог ему понять — когда его рука сама взметнулась в воздух и сама залепила ему крепкую пощечину. Лысая голова аж дернулась в сторону. Он открыл рот, чтобы что-то яростно крикнуть — и тут же сам его закрыл. Потому что его новый хозяин желал тишины.

— Ты теперь мой раб, моя собственность, — под его обалдевшим взглядом пояснил я. — Нравится тебе это чувство?

Его рука снова взлетела в воздух и отвесила поверх красной щеки еще один удар. Слезы брызнули из мелких глазок. Он попытался разжать губы, чтобы выкрикнуть что-то в ответ — но они, бедняги, не разжимались, будто их крепко намазало клеем — так что дышать приходилось через нос. Как ему дышать, теперь тоже решаю я.

— Знаешь, — сказал я, глядя на мычащую в бессильной ярости морду, — я теперь тоже заведу покровителей. Наверняка найдутся любители страшных лысых карликов. Будешь отсасывать всем желающим с полной самоотдачей. Во имя меня.

Видя, как дико раздулись его ноздри, на этом моменте я любезно разрешил ему выдохнуть.

— Ты меня не заставишь! — со злостью выплюнул он.

— На колени, — приказал я.

Сразу же раздался глухой стук, и низвергнутый тиран плюхнулся на колени. Да, конечно, заставить тебя это же так сложно. Душа даже не сопротивлялась, чтобы больно твоей ненаглядной тушке не сделать — потому что тело ты всегда ценил больше. Очень зря. Я покрепче стиснул его душонку, показывая, что такое настоящая боль. Он скорчился как от острого приступа и беззвучно завыл вновь запечатанным ртом.

— Захочу, — сказал я, смотря на него сверху вниз, — ты каждый угол вылижешь здесь языком. А захочу — ты сам себе его отрежешь.

Глазенки, полные паники, вылупились на меня. Похоже, наконец-то начало доходить.

— Все в твоей жизни теперь зависит только от меня. Каждое движение, каждое слово и даже каждый вдох.

Я надавил на его душу, и следом он схватился за грудь, будто сдавило и ее. Всего одна команда — и легкие перестали работать. Когда его лицо начало синеть, я резко ослабил нажим, и карлик начал жадно глотать воздух враз пересохшими губами. А затем я позволил им заговорить.

— Я буду слугой! — мгновенно переобулся он. — Буду твоим рабом! Только, пожалуйста, пощади!

Всего за пару секунд я смог добиться того, чего он не мог добиться от нее месяцами. Стоило ли называть себя хозяином, если в душе ты раб? Скажи я сейчас — просто скажи без всяких приказов — и он бы сам полез целовать мою обувь, а затем бы вылизал пол.

— Хочешь, я тебе клуб передам? — частил коротыш. — Хочешь, я тебе отпишу, все что у меня есть? Все отдам!

Конечно, отдашь. Теперь и так все самое ценное, что у тебя есть, принадлежит мне — глубоко запрятанное внутри твоей жалкой душонки, оплетенное ею как добыча лапками паука — и это единственная причина, почему ты еще дышишь.

— Пиши, — я бросил перед ним лист бумаги и ручку.

— Что? — пробормотал он.

— Что все твое имущество переходит мне. За долги.

— Какие долги? — лысина аж засверкала от напряжения.

— Карточные.

— Но я не играю в карты…

— А долгов наделал.

Я слегка надавил, помогая ему подхватить ручку и вывести первые буквы. Дальше, боясь новой боли, стоя перед креслом на коленях, карлик торопливо написал все сам. Мне даже не пришлось снова нажимать на его душонку — она и так вся сжалась от страха.

— Пощади! — выдохнул он, ставя последнюю точку. — Я что угодно сделаю! Все, что скажешь! Только пощади!..

Какая ирония, человек, так ценивший свою никчемную жизнь, чужую забрал без малейших колебаний.

— Я здесь не судья, — сказал я, глядя на Нику, кружившуюся по сцене. — Приговор вынесла она. И я считаю, что ее приговор справедлив, — я снова опустил глаза на ее мучителя, стоявшего передо мной на коленях. — Я здесь палач.

Он открыл рот, собираясь выдохнуть что-то еще — но слов было уже достаточно. Губы плотно сомкнулись, не в силах издать больше ни звука. Под моим взглядом, как безвольная марионетка, карлик резко вскочил с коленей и плюхнулся в свое кресло. А затем его рука нырнула в карман и под аккомпанемент его расширившихся от ужаса глаз вытащила пистолет.

Я развернулся и вместе с Глебом покинул ложу. Последний акт этого спектакля зрителей не заслужил.

Вокруг по-прежнему царил полумрак и носилась музыка. Дверь за спиной скрипнула. Эти двое только что ушли, и в ложе мужчина остался совсем один — хозяин, уже не знавший, может ли он так себя называть. Стоило шагам за дверью утихнуть, как с тела словно спал паралич. Руки бешено затряслись. Он попытался разжать пальцы, стискивавшие пистолет — и не смог. Те будто приклеились намертво.

Он попытался крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь — но губы тоже не разжимались, словно их сшило нитью. Взгляд со злостью упал на исписанный листок на соседнем кресле. Мужчина потянул к нему свободную трясущуюся руку, пытаясь порвать, пытаясь лишить этого ублюдка хоть чего-то — и опять не смог. Пальцы даже не сумели прикоснуться к бумаге.

Музыка со сцены грянула чуть громче, отмечая финальную часть спектакля. Эта дрянь, из-за которой он потерял все, танцевала как ни в чем не бывало — изящная, грациозная и хрупкая настолько, что сейчас больше чем когда-либо ее хотелось сломать. Он не мог умереть, пока она будет жить — так не должно быть! Сделка была не такой! Мужчина напрягся, стараясь нащупать ее душу внутри своей как обычно — но там больше ничего не откликалось. Да, она все еще принадлежала ему, но сам себе он уже не принадлежал.