Все, что осталось, лишь бешеная дрожь в руках. А потом внезапно утихла и она. Рука, которая до этого тряслась, сжимая пистолет, уверенно взлетела в воздух. Холодное дуло коснулось виска — и палец решительно нажал на спусковой крючок.

Выстрел прогремел, когда мы спокойно уселись на свои места в партере. В следующий миг Ника упала на сцене, как марионетка, у которой внезапно обрезали все нити. Однако зал сейчас смотрел не на нее. Музыка резко прервалась, и в полной тишине раздались крики и визги целой толпы, уставившейся на мертвое свисающее с угловой ложи тело.

А затем наступила паника. Воздух загустел от протяжного скрипа кресел — одного за другим по всем рядам. Зрители покидали зал, словно ожидая, что их тут будут отстреливать по одному.

«отпусти ее…» «станешь сильнее…»

Вкрадчивый шепот снова пронесся по голове, заглушая всю эту суматоху. Да пожалуйста, дорогуша — забирай. Эта гадость мне все равно не нужна.

Отдать душу Темноте — это как растворить ее в кислоте. Я закрыл глаза, чувствуя, как множество черных нитей бросились на ношу внутри меня и начали опутывать ее, расщепляя на кусочки, словно пожирая с хрустом. Та лишь шипела в ответ, как мясо на сковородке, и рассыпалась на части.

«больше душ…» «больше силы…» — следом прошелестело в ушах.

И внезапно я ощутил мощный всплеск Темноты, влившейся в меня будто из ниоткуда. Мышцы аж заныли от напряжения. Казалось, пожелай я сейчас и одним движением смогу проломить кресло. Так вот какова твоя награда.

В миг, когда пожираемая душа почти исчезла в окутавшей ее голодной черноте, серебряным светлячком из этой мерзкой толщи вырвалась другая душа. Я чувствовал, как она в панике запорхала внутри меня, и ненасытные нити мгновенно потянулись к ней.

«больше душ…» «больше силы…» — снова прошелестело в ушах.

Вот же ты сучка кровожадная. Нет, сегодня тебе хватит и одной. Сосредоточившись, я вырвал этого беззащитного светлячка у Темноты, и, возмущенно помахав, черные нити отправились дожевывать прошлые остатки. Я же резко открыл глаза и выдохнул, словно вынырнув с той стороны обратно.

Вокруг до сих пор раздавались грохот сидений и топот ног. В проходе валялись раздавленные розы, которые кто-то так и не донес до звезды. Ника, как мертвая, лежала на пустой сцене, и ни один из поклонников даже не подскочил к ней — вот как все были заняты спасением своих задниц. В этом переполохе мы с Глебом кинулись к сцене и забрали упавшее тело. Пачка казалось объемной, однако сама ноша была легкой и хрупкой.

— Дышит… — пробормотал друг, сжимая ее запястье.

— Конечно, дышит, — я отлично ощущал ее сжавшуюся внутри душу.

— Господа, куда вы несете госпожу Люберецкую? — сразу же подлетел к нам работник театра.

— Гримерка ее где? — спросил я, прикидывая, что в этой толкотне путь сами мы не найдем.

— Позвольте, — он потянул руки к девушке.

Нет, больше ее не будут касаться чужие руки.

— Где ее гримерка? — повторил я.

Миг — и, опустив глаза, работник нервно указал за кулисы.

— Проводи, — потребовал я.

Через внутренности театра он нас торопливо провел до двери с золотой табличкой, молча распахнул ее перед нами и стремительно скрылся, стараясь больше не встречаться со мной взглядом. Зайдя внутрь, Глеб захлопнул дверь, а я аккуратно положил ценную ношу на стоящую у стены кушетку и сел рядом. Светлая голова безвольно продавила мягкий бархат — балерина все это время не приходила в себя, словно пребывая в глубоком обмороке. Однако грудь мерно вздымалась, и дыхание было ровным.

Я слегка надавил на ее душу, проверяя, отзовется ли она — и пушистые ресницы мгновенно затрепетали. Ника медленно, как от наркоза, открыла глаза.

— Я жива?.. — пробормотала она. — Как? Почему?..

Дернувшись, попыталась сесть, но тут же схватилась за закружившуюся голову. Мягко надавив на плечи, я уложил ее обратно.

— А ты разве хотела умирать?

— Я уже давно умерла…

Голубые глаза с внезапной грустью прошлись по мне.

— Значит, теперь ты мой хозяин.

— Нет, — возразил я, — ты сама себе хозяйка, я просто храню твою душу.

— А оно того стоит? — тихо спросила она.

Следом гримерка плавно погрузилась в тишину — а вот внутри меня, наоборот, развернулась настоящая буря. Ее душа трепетала как раненая птица — билась, дергалась, словно просясь прочь. Глеба держать было проще, и я знал почему: он хочет жить и никогда в этом не сомневался. Она же уже на самом деле настроилась на другой исход.

— Если захочешь, я тебя отпущу, — сказал я, — но сначала подумай.

— О чем? — еще тише проговорила Ника. — Я же теперь просто кукла. Только тело, без души. Зачем такой жить?..

— Ну как зачем? — вмешался друг. — А запахи, цвета, вкусы! Сердце бьется, ты живешь, ты чувствуешь. Ну а что душа не на сохранении у тебя — так даже и лучше! Я бы сам так ее не сохранил, как он, — и довольно кивнул на меня.

— Ты ведь столько времени сопротивлялась ему, — я снова поймал ее взгляд, — не для того чтобы сейчас сдаться, верно?

Голубые глаза внезапно помутнели, и, смахнув выступившие слезы, девушка молча кивнула. Я же ощутил, как буря внутри меня начала постепенно успокаиваться.

— Жить классно, малышка, — добавил Глеб. — Не рекомендую отказываться от этого так легко. А я дважды умирал, так что в этом вопросе мне можно верить…

Ее губы растянула слабая улыбка.

— Тем более все самое лучшее в твоей жизни только начинается, — с ответной улыбкой заметил я.

«Себя имеешь в виду?» — мысленно уточнил друг.

Ну не тебя же.

В дверь неожиданно постучали.

— Госпожа Люберецкая, — с тревогой раздалось с той стороны, — у вас все в порядке?

— Да, в порядке, — отозвалась она, медленно приподнимаясь на кушетке, и уже гораздо увереннее добавила: — Теперь все в порядке.

Взгляд голубых глаз с теплотой замер на мне.

— Спасибо, — сказала Ника, — я этого никогда не забуду, — и, потянувшись вперед, мягко прижалась губами к моей щеке.

«Мы же еще увидимся?» — в ту же секунду прозвучал ее мелодичный голос в моей голове.

«Ты что правда надеялась отделаться от меня так легко?» — мысленно усмехнулся я.

«Конечно, нет, — следом усмехнулась и моя балерина. — Я же знаю, какой ты навязчивый…»

Когда я выходил из гримерки, ее душа устроилась внутри меня спокойно и умиротворенно, как котенок в новой корзинке.

Вдвоем мы покинули театра. Вечерняя темнота мигом окружила со всех сторон, словно готовясь поглотить нас в себе.

— Ну и как тебе там, не тесно? — вдруг поинтересовался Глеб, кивая мне на грудь.

— Слушай, — я повернулся к нему, — а тебя вообще не напрягает мысль, что, когда я умру, ты тоже умрешь?

— А я никогда и не думал, что тебя переживу, — беспечно отозвался он. — Всегда считал, что умру моложе тебя. Лив фаст, дай янг — и все-такое.

В принципе, да: без меня бы его «лив фаст» закончилось в четырнадцать лет. Слишком быстро, на мой вкус.

— Так что мы с тобой вместе по жизни, и только смерть разлучит нас, — напыщенно протянул мой полудурок. — Да и на фига мне вообще жить без тебя? С кем я буду баб снимать?

О да, это, конечно, самый главный довод.

— Кстати, насчет баб, — с иронией продолжил он. — И как будем ее делить? Может, по-братски? Душа уже у тебя, а тело мне…

— Размечтался, — усмехнулся я. — У меня на нее планы. На всю целиком. Так что облом тебе.

— Эх, вот так всегда, — друг притворно вздохнул. — Все счастливы, у всех все хорошо. У тебя уже две бабы, а Глеб один. Неудовлетворенный, обделенный, обломанный…

Вот же ты у меня бедняжечка.

— Знаю, как поднять тебе настроение, — сообщил я. — Когда у тебя там день рождения?

— А то ты не знаешь когда.

— И что я тебе подарил?

— Как обычно, фигню какую-то, — хмыкнул он.

— Что ж, в этот раз исправлюсь. Правда, немного позже праздника. Не находишь, что «Кукольному домику» нужен новый хозяин?