— Посмотрим, посмотрим, — пробормотал Пайрам, поглядывая на округлившийся живот супруги Риордана. — Время покажет.
Послесловие
" Брат! Я рад, что ты смог забыть все, что случилось между нами. И еще больше рад, что наша мама едет к тебе с официальным визитом. Наше с Ноа поместье находится в двух часах дороги от Вейнринга, но матушка так и не смогла преодолеть себя, чтобы навестить там сына, его жену и собственного внука. Надеюсь, что поездка в Крайону хоть немного растопит ее сердце. Помоги мне в этом. Насчет нашей встречи… Будем приближать ее совместно. Не обращай внимание на послание моей жены, в котором она обещает выпустить тебе кишки, если ты переступишь порог нашего дома. Ее тоже можно понять. Пройдет время, и она успокоится. Остаюсь с надеждой, на встречу и наше братское объединение.
С любовью
Твой Риордан"
Исхудавшая рука отложила один лист бумаги и взяла другой.
"Мой дорогой наставник!
Как вам, наверное, известно, через три месяца мы выдвигаемся в Арнарунгу, чтобы скрестить мечи с «Голубой сталью». Фоллс серьезно готовится, но благодаря его светлости Сирсонуру, у нас есть о них все сведения. Мы вынесем виртуозов легкого клинка с Парапета, как выносили всех при Мастере Риордане. Мастер Хагем чтит ваши заветы, но я хочу поговорить о другом. После Фоллса я прошу принять меня в вашем имении, чтобы с глазу на глаз обсудить Проект Большой Реформы. Он подписан всеми. Королем, Накнийром, Кармарлоком, но его робеют запускать. По моим сведениям, ему противодействует королева Вера. И война с Фоллсом еще один способ укрепить их партию, потому что так они надеются повлиять на Унбога. Короля будут обрабатывать со всех сторон. Но мне плевать. Мы все равно это сделаем. Я приеду, чтобы посоветоваться с вами, с чего лучше начать. Мастера Хагема я беру на себя. В надежде на встречу.
Всегда ваш
Тамур".
Риордан отложил письмо и улыбнулся загадочной улыбкой. В ней промелькнула его прежняя сущность. Словно Солнце на миг зашло за облака и вдали замаячило грозовое облако.
Дверь в его комнату широко распахнулась. На пороге стояла Ноа, уже переодетая с дорожного костюма на домашнее уютное платье. На руках у супруги сидел сынишка и грозно хмурил маленькие брови.
— Папа! Мы хотим гулять! — нежно, но требовательно сказала жена.
— Уже иду, дорогая, — Риордан поднялся с постели и сделал неуверенный шаг к стоявшей у стены трости.
Герман Романов
«Над всей Испанией безоблачное небо».
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ «СЕМНАДЦАТОГО В СЕМНАДЦАТЬ» 17–18 июля 1936 года
Глава 1
Эль-Ферроль
— Господи, за что мне такое наказание…
Сидящий на диване уже немолодой человек перекрестился, не сводя взгляд с установленного в стенной нише распятия. В предрассветных сумерках, хотя короткая летняя ночь еще сохраняла свои права, блеснули золотистые нарукавные галуны на обшлаге черного флотского кителя.
— Я отныне обречен — проклятие Кассандры, которой никто не верил, теперь лежит на мне, — как все уроженцы Наварры контр-адмирал Антонио Асарола-и-Гресильон говорил медленно, не торопясь поглатывать слова как уроженцы Андалузии или Эстремадуры. В душе была ледяная пустота — как ревностный христианин он прекрасно понимал, что все то, чем заполнился его разум ночью, является не бредом воспаленного воображения, а самой доподлинной истиной, которая может быть дарована свыше для испытания. Но что он мог сделать, получив такие знания, которые превратят его страну в поле кровавых сражений почти на три года, а потом грядет чудовищная мировая бойня, которая продлиться еще шесть лет.
— «Коротышка» станет каудильо, пожизненным хефе, «вождем нации», фюрером испанского народа. По его приказу меня расстреляют…
В голосе прозвучало презрение — генерала Франциско Франко Баамонде адмирал Асарола раньше слегка недолюбливал, но то была давняя рознь между флотом и армией. К тому же он старше его на 18 лет, и в отличие от «марокканских победителей» воевал с американцами почти сорок лет тому назад, и разделил горечь поражения в сражении при Сантьяго вместе со всей эскадрой адмирала Серверы, которого хорошо знал. Но теперь, знаю, что принесет маленький ростом генерал его стране, стало страшно — презрение к нему стало нарастать, дав первые ростки ненависти.
— Боже, как давно это было — мне уже шестьдесят два года, и осталось жить всего две недели. А там казнят вместе с несчастным Феррагутом и моим верным Луисом у расстрельной стенки казарм Куартель-де-Долорес. Хоть выдадут тела нашим родным, чтобы по-христиански похоронили, а не бросили на растерзание голодным псам…
Адмирал сглотнул, достал платок и вытер выступившую на лбу испарину, хотя даже летними ночами на атлантическом берегу достаточно прохладно. Сейчас Асароле стало жарко — самому знать, что тебя ожидает скорая смерть, не так страшно, но вот то, что в кровавой смуте погибнут миллионы соотечественников — ужасно до безумия.
— Хотелось бы сказать — да минет меня чаша сия, только все предрешено. Мятеж начнется сегодня, и предотвратить его невозможно!
Адмирал достал сигарету, хотя последнее время старался курить поменьше, сберегая здоровье. Все же возраст давал о себе знать, замучила отдышка. Но сейчас уже ни к чему себя ограничивать, так и так умирать, другого выхода просто нет, по крайней мере, он его не видит.
— Послезавтра тут война начнется, да уже послезавтра. А потом победители начнут вершить расправу над побежденными, упиваясь властью и мстя за пережитые раньше страхи!
Асарола чиркнул спичкой, закурил сигарету, к потолку потянулись сизые струйки дыма. Адмирал прошелся по кабинету, мучительно размышляя — в мозгу словно перелистывались невидимые и непонятно откуда берущиеся страницы, словно читал книгу или справочник с таблицами и фотографиями. Такое представить невозможно, но он понимал, что это есть на самом деле — знать о будущем, стать провидцем.
— О таком говорить никому нельзя — сочтут безумцем. Такова участь всех прорицателей, и многих пророков — им всегда начинают верить только после их смерти. Хотя…
Пришедшая в голову мысль в любое другое время могла бы испугать моряка, который всегда истово верил в бога — кто пережил войну, и бушующие шторма, всегда верит воле всевышнего. И сейчас, вспоминая все виденное и пережитое в жизни, когда-то прочитанное, рассказы сослуживцев, он начал понимать, что с ним произошло.
— Иной раз перед смертью бог дает избранным им увидеть будущее. Вот только люди не могут изложить пророчества полно. Рассказать об увиденном откровении сложно, потому говорят иносказаниями, да и сил на саму жизнь уже не остается. Но у меня есть две недели, чуть больше даже, а потому может быть, мне стоит написать?
Задав самому себе вопрос, адмирал покачал головой — Нострадамус с него не выйдет, да и катраны не запишет. Да и кому нужны эти «откровения», ведь это не остановит кровавую бойню, что будет тридцать с лишним месяцев терзать его многострадальную страну.
— Зачем мне все это поведано⁈
Асарола посмотрел на распятие, еще раз перекрестился, и тут в голову неожиданно пришла мысль, которую он прошептал:
— Или мне нужно остановить эту бойню в самом ее начале⁈ Выполнить присягу с оружием в руках, а, не безропотно принеся себя в жертву тем, с кем служил долгие годы, а они оказались клятвопреступниками⁈
И вот тут по телу разлилась такая жаркая волна, что разом ослабели ноги — адмирал с трудом опустился на кожаный диван, поглаживая дрожащими пальцами поседевшие виски…
Канарские острова
— Там где я, коммунизма никогда не будет!
Дивизионный генерал Франциско Франко слово в слово повторил фразу, которую сказал на прощанье президенту республики Асанье, отправляясь на Канарские острова. Тогда он понимал, что захватившие власть после февральских выборов «левые» сделают все, чтобы и дальше ослаблять армию, недовольную их реформами, что давно превратились в бесчинства. И действительно — после отречения короля в 1931 году «красные» сделали все, чтобы ослабить армию. Процесс усилился в последние пять месяцев — под увольнения пошла половина офицерского корпуса, распущена военная академия в Сарагосе, которую ему приходилось возглавлять, из шестнадцати дивизионных округов осталось восемь — половина.