— А вы правда мессир? — мигом окружили меня девчонки.

— А что, непохож? — усмехнулся я.

— Мессиры обычно старые, — простодушно протянула дочка хозяина дома.

— А вы еще не сильно старый, — сделала мне комплимент одна из ее подружек.

Ага, еще десять лет и сама станешь такой же — не сильно старой.

— И горячий, — по-подростковому захихикала другая.

— Как мой краш! — озорно подхватила третья.

Следом, как по команде, захихикали все. Моя рука чуть сама не полетела к лицу. Обещанные молодые девушки оказались, на мой вкус, слишком молодыми. Вот меньше всего на свете мне хотелось быть кумиром двенадцатилетних девочек. Что поделать, с тех пор, как я сам перестал быть двенадцатилетним мальчиком, меня не интересуют девочки подобного возраста.

Не встретив ответного интереса, стайка малолеток вскоре переключилась на свои смартфоны, где их ждали более подходящие им краши. Я же прошелся по залу, общаясь с другими гостями — так сказать, налаживая отношения, чтобы сюрпризов вроде сегодняшнего больше не повторялось.

— Ваш отец был в нашей компании редким гостем, — сказал один из мессиров.

Нашли, о чем переживать. Могу поспорить, в каждый из его редких визитов вы все выдыхали, только когда он уходил.

— У него было много других дел, — заметил я.

— Да, других дел, — протянул собеседник и опасливо взглянул на меня, будто сообразив, что и у меня могут быть другие дела.

А они непременно будут, если снова подкинете мне свинью. К тому, же судя по вашим вежливым фразочкам и учтивым поклонам, слухи про Змееуста уже добрались и сюда.

Еще немного поболтавшись среди пожилых кавалеров и их немолодых дам, я вдруг заметил одинокую фигурку с бокалом в руке. Госпожа Люберецкая собственной персоной вертела хрустальную ножку и с отсутствующим видом смотрела в окно, словно сама не понимая, что тут забыла — выделяющаяся из общей массы, как капля крови на пустом листе. Именно такого цвета было ее алое разлетающееся платье, больше похожее на шелковый халат. Широкий пояс туго стягивал узкую талию. Распадающиеся половинки ткани на груди давали оценить на глаз и ее размер, и ее упругость, практически ничего не оставляя фантазии. На чем там ткань вообще держится? Но самое впечатляющее было на ее спине: длинный глубокий вырез открывал чуть ли не все, что приличные девушки обычно закрывают трусами. У нее же все это богатство оказалось выставлено напоказ, прикрытое лишь тонким черным кружевом, ловко вплетенным в платье. Этакая робкая попытка дизайнера сделать непристойное хоть капельку пристойным. А это вообще платье или сорочка для интимных игр?

Белоснежные локоны картинно спадали по плечам, как у пин-ап моделей с плакатов. Хоть сейчас снимай на обложку очередного журнала для малолетних дрочеров. А она вообще в курсе, что тут несколько иной дресс-код? Это платье больше бы подошло для свингер-пати или вообще для оргии. Но, что поделать, видимо, статус секс-символа столицы обязывал соответствовать везде — даже там, где на нее уже мало у кого встанет. Такой наряд был будто приглашением всем желающим проверить, что скрывается под ним — хотя почти все и так было видно.

Словно почувствовав мой взгляд, балерина повернула голову, заметила меня и, поджав губы, отвернулась.

— Константин Григорьевич, — рядом раздался голос хозяина дома, — позвольте вас представить моему мессиру и его друзьям.

И подобно тому, как ранее меня окружала стайка девчонок, теперь вокруг образовалась стайка благообразных старичков, как бы демонстрируя, что мессиры и правда обычно старые. Зато я познакомился с каждым крупным поставщиком скверны лично, включая папочку близняшек, который тут был самым молодым. И каждый меня заверил, что недоразумения как сегодня больше не повторится. Ну конечно, с учетом возраста, каждый понимал, что скоро его место займет наследник, и никто не хотел, чтобы с его наследником поступили так же, как пытались поступить сегодня со мной — и особенно они не хотели, чтобы с их наследниками так поступил я.

— Вы уж не держите зла, Константин Григорьевич, — повторяли они. — Всех виновных в сегодняшнем недоразумении мы накажем…

Ага, как будто к действиям своих приказчиков они не имели никакого отношения — этакие одуванчики.

— Буду благодарен, — кивнул я. — Мне бы не хотелось наказывать самому.

Парочка старичков от такого чуть на месте не померла, после чего заверения стали еще бодрее, а под конец мы вообще расстались почти лучшими друзьями. Они зашаркали к столу с закусками, а я развернулся, уже подумывая уходить, и лицом к лицу столкнулся со столичным секс-символом, задев ее случайно под локоток. Бокал в изящной руке покачнулся и чуть не выплеснулся на меня. В последний миг Люберецкая успела его перехватить.

— Преследуете меня? — полюбопытствовал я.

— Я вас преследую? — она чуть крепче сжала хрустальную ножку. — У меня к вам тот же вопрос.

Какая дивная логика. Ты подкралась со спины, а я преследую — конечно, у меня же глаза именно там.

— Что вы, — отозвался я, — вы абсолютно вольны идти дальше.

— Как и вы, — с вызовом отчеканила прима. — А я стою здесь и из-за вас никуда не собираюсь уходить.

Взгляд колючий, поджатые губы — этакая неприступная крепость. Вот только платье аж кричало, что это тело отчаянно просит приключений. Неужели супруг настолько плохо старается?

— Кстати, поздравляю со счастливым замужеством, — вспомнил я.

— Вы смотрите с презрением, — нахмурилась она.

— А разве вам не все равно, как я смотрю?

— Думаете, наверное, что я вышла замуж из-за денег?

— Что вы, — с иронией отозвался я, — уверен, что по большой любви.

Балерина еще крепче стиснула бокал и открыла рот, собираясь что-то сказать — но ее опередили.

— Госпожа Люберецкая, — рядом проскрипел знакомый голосок, — не уделите мне минутку?..

Вместо ответа она вздрогнула и снова сжала губы. К нам подвалил пузатый мутноглазый старичок, ее несостоявшийся поклонник в клубе, который сегодня громче всех болтал на собрании и, кстати, был одним из немногих, кто не подошел ко мне здесь лично и не заверил в своем доброжелательном расположении.

— Такое неловкое дежавю, — я повернулся к нему, — не находите?

Ep. 12. Кукла и ее хозяин (I)

Престарелый кавалер аж отступил назад, заметив наконец своими полуослепшими глазками, что госпожа Люберецкая, с которой он так рвался поговорить, говорила с тем, радости общения с кем он избегал весь вечер.

— Прошу прощения, мессир Павловский, — холодно выдал он. — Не хотел помешать вашей беседе.

— Это единственное, за что вы просите прощения? — уточнил я.

Морщинистое лицо мигом перекосилось, напоминая высохшее яблоко.

— Полагаю, я имею право на собственное мнение, — отчеканил этот горе-мессир.

— Разумеется, — кивнул я. — Как и на собственную скверну. Только не удивляйтесь, если ее вдруг перестанут покупать.

— Вы что, — мутные глазки сощурились, — мне угрожаете?

Я лишь усмехнулся, позволяя этому перезревшему фрукту додумать ответ самостоятельно — заодно и проверим, остались ли в морщинистой черепушке мозги или их тоже изрядно подсушило. Несколько мгновений старик мрачно рассматривал меня.

— Вы очень похожи на отца, мессир Павловский, — наконец сухо выписал он комплимент. — Прощу прощения за возникшую ситуацию. Я не располагал всей картиной, и такого больше не повторится, — и торопливо зашаркал прочь, видимо, надеясь, что и встреча со мной больше не повторится.

Я же повернулся к Люберецкой, упрямо стоявшей рядом — хотя была такая отличная возможность сбежать под шумок.

— Навязчивый у вас поклонник.

— Звучит так, будто я хотела внимания, — отозвалась она, вращая между пальцев хрустальную ножку.

— Если так не хотели внимания, может, стоило одеться поскромнее?

— А вы у нас полиция нравов? — бокал качнулся в мою сторону. — Образец нравственности и морали?

Вызывая еще одно дежавю, за спиной раздался яростный топот, и к нам подвалило ее лысое маленькое счастье, глядя на меня так, словно не прочь придушить — если допрыгнет до шеи, конечно.