– Вы обязаны нас вывезти! – выступил вперед тот самый подтянутый господин в плавках «от Версаче». – Нас осталось мало, все остальные уже вывезены. Доставьте нас хотя бы до Каира!

– Вы еврей? – выслушав его, спокойно осведомился офицер.

– А какое это… – смешался от неожиданного вопроса мужчина. – Какое это имеет значение?

– Мы уполномочены собрать и вывезти только граждан Израиля, – пожал плечами египтянин. – А также граждан других стран, принадлежащих к еврейской национальности. Такой у меня приказ.

– А чем жиды лучше остальных? – прогудел тучный усатый мужчина, неприязненно косясь на стоящего рядом с ним чернявого носатого толстячка.

– Ничем, – улыбнулся офицер. – Просто Египет ведет войну с израильскими агрессорами, и все граждане государства-противника, находящиеся на египетской территории, должны быть интернированы. Это закон войны. Так что, господа, не будем терять времени и быстренько принесем ваши документы из номеров. Все, без исключения.

Отдыхающие продолжали толпиться безмолвной кучкой, не торопясь трогаться с места.

– Это приказ, – белозубо улыбнулся араб. – Или вы хотите более весомых аргументов? Ахмед.

Широкоплечий приземистый солдат, больше смахивающий на негра, чем на араба, вскинул вверх автомат и ударил длинной очередью в безоблачное небо под истошный женский визг.

Не успели горячие звонкие гильзы завершить пляску, как мощенная цветной плиткой площадка перед отелем опустела…

– Быстрее, быстрее…

Зиновий Самуэльевич почти толкал свою супругу, дородную Розу Ефимовну, перед собой. Получалось плохо: страдающая диабетом, астмой, артритом и еще добрым десятком хворей, дебелая матрона просто не могла перемещаться в темпе, задаваемом сухоньким мужем, в свои семьдесят с изрядным хвостиком лет сохранившим поистине юношескую подвижность. Да и выстроенный для удобства инвалидов-колясочников наклонный пандус, по которому карабкались к своему номеру старики, не способствовал этому. Лучше, конечно, чем по лестнице, но… Пожилая женщина пыхтела, стонала, обливалась потом, жаловалась на злодейку-судьбу и изверга-мужа, но скорость перемещения от этого практически не менялась.

– Розочка! – не выдержал наконец господин Орлович. – Не заставляй меня тащить тебя за шкирку. Поторопись, умоляю тебя!

– Неужели ты думаешь, Зяма, – простонала госпожа Орлович, утирая пот со лба кружевным платочком размером с доброе полотенце, – что нас с тобой не подождут? Эти милые молодые люди проделали бог знает какой путь, чтобы забрать нас из этого ада – почему бы им не подождать двух бедных больных стариков пять минут…

– Ты с ума сошла, Розочка!

Зиновий Самуэльевич безмерно любил жену, с которой прожил душа в душу без малого полсотни лет, и поэтому старался гнать от себя мысли, что ее милые чудачества, которых с возрастом становилось все больше и больше, не что иное, как признаки приближающегося маразма. Кому как не ему – профессору судебной психиатрии в престижном московском университете – было лучше знать его вкрадчиво-пугающую поступь. Поэтому он, как всегда, попытался объяснить все подруге жизни.

– Это же нацисты, Розочка! Настоящие нацисты! Они в лучшем случае засунут нас в концентрационный лагерь, а скорее всего…

Он оборвал себя на полуслове, едва не сболтнув лишнего. Но перед глазами так живо стояли те, давнишние, в черной форме, навсегда впечатавшиеся в память пятилетнего Зямы Орловича навечно. Что с того, что эти одеты в невыразительный камуфляж, на головных уборах нет черепов со скрещенными костями, а в петлицах – серебряных сдвоенных молний? Что с того, что изъясняются эти на демократичном и либеральном инглише, а не на каркающей нiмецькой мове, так похожей и одновременно не похожей на родной идиш? Люди в черном навсегда стали для маленького мальчика из Жмеринки символом смерти. А уж если в руках у этих «черных» автоматы и они не стесняются разрядить их очередью над головами мирных людей…

– Ты сумасшедший, Зяма… Тебе должно быть стыдно. Люди приехали, чтобы помочь нам… Ой, мы прошли наш номер! Зяма, куда ты меня тащишь? Вот же наш номер – тридцать два пятьдесят восемь.

– Ты ошиблась, Роза.

– Не мели ерунды, Зяма! Это у тебя склероз и провалы в памяти. Я отлично помню наш номер!

Память на цифры у бывшего главного бухгалтера действительно была поразительной, и с этим нельзя поспорить. Увы, давно уже лишь на цифры.

– Успокойся, Розочка, я знаю, куда тебя веду.

– Ты опять что-то придумал, – хихикнула госпожа Орлович. – Ты такой придумщик, Зяма! Куда же мы пойдем на этот раз?

«Бог мой, – горько подумал Зиновий Самуэльевич. – Теперь она возомнила себя юной девушкой…»

Против воли перед его затуманившимся внутренним взором всплыл образ юной одесситки-хохотушки: черные как смоль струящиеся кудри, ротик сердечком, тонкий, будто тростинка, стан… Когда это было? Дай бог памяти… Пятьдесят седьмой? Пятьдесят восьмой? Марик родился в шестьдесят первом…

Усилием воли он отогнал неуместные сейчас воспоминания: они были у цели.

– Да я же не войду сюда! – хихикала, будто и в самом деле восемнадцатилетняя девушка, госпожа Орлович. – Тут слишком тесно, Казанова ты мой! Может быть, все-таки пойдем в номер? Там такая удобная двуспальная кровать…

Но он, неутомимый, как муравей-трудяга, впихивал и впихивал дражайшую супругу в узкий, словно стенной шкаф, закуток между номерами – технологическую нишу, задуманную неведомыми архитекторами, чтобы спрятать от посторонних глаз водопроводные и канализационные стояки, а заодно – и прочие коммуникации, вроде силовых, телефонных, компьютерных и телевизионных кабелей. Неугомонный мастер на все руки, Зиновий Самуэльевич, просто обожавший заниматься всякого рода мужским рукодельем, подметил и изучил все это еще в «мирные» времена, воспользовавшись тем, что запирались эти «шкафы», как говорится, от честных людей. Кто бы мог подумать, что подобное знание пригодится, да еще таким образом?

Он успел вовремя: по плитке открытого коридора уже вовсю грохотали подкованные ботинки. Судя по раздававшемуся то и дело треску, солдаты не тратили время на поиски ключей: в филенку прикладом – всего-то делов.

«Странно, – подумал старик, поплотнее вжимаясь в рыхлый живот супруги. – Это же все не чужое для них. Война закончится когда-нибудь: так зачем же ломать хорошие вещи? Варвары…»

– Ты меня совсем задушил, Зяма, – недовольно заметила Роза Ефимовна, и Зиновий Самуэльевич поспешно зажал дражайшей половине рот: голоса раздавались совсем рядом, возможно, из их же, Орловичей, номера.

– Нет тут никого, – услышал он так, будто говоривший стоял прямо у него за спиной, и обмер от одной мысли, что произойдет, если «черный» решит проверить и эту дверцу. – Пойдем отсюда.

– Погоди, – голос второго звучал глуше. – Эти идиоты разбросали тут все свои ценности. Видал, какая славная цепочка?

– Мародерство – смертный грех, – напомнил первый.

Перебрасываясь шуточками и методично выбивая двери номеров, солдаты удалились. Когда их шаги совсем стихли, мокрый от пота мужчина наконец отпустил полузадохшуюся жену и осторожно выглянул наружу. Непосредственная угроза миновала, но он продолжал чувствовать некий дискомфорт. Не физический – упаси боже! Зудела совсем рядом и никак не давалась, будто надоедливый комар в спальне, некая мыслишка…

– Вот этого я от тебя совсем не ожидала, – госпожа Орлович изволили гневаться на мужа. – Что это за игры? Ты совсем выжил из ума, Зяма. Затевать какие-то прятки, особенно когда нас ждут…

– Это не игры, Розочка! Бог знает, что было бы, если бы они нас нашли.

– Что было, что было, – передразнила Зиновия Самуэльевича супруга. – У тебя паранойя, Зяма! Приличные молодые люди, отлично владеют английским языком…

– Английским? – поднял брови Орлович.

– Ну да! Что тут странного? Все приличные молодые люди сейчас изучают английский. Это модно и в жизни пригодится…

«Но не между собой же они на нем разговаривают! Они ведь арабы!» – хотел было сказать Зиновий Самуэльевич, но не успел.