Доведя нашу троицу до пустой клетушки в конце, помощник главы открыл огромный скрипучий замок.

— Прошу, господа, — вежливо указал он внутрь, будто приглашая в лучший номер отеля.

Мы зашли. За спиной снова лязгнул замок, и полицейский удалился. Осматриваться долго не пришлось. Из мебели в этом люксе были только две жесткие койки у одной стены — одна над другой — и две точно такие же койки напротив.

— Чур, я сверху! — Глеб тут же вскарабкался на верхнюю койку.

По правде сказать, в камере мы тоже оказывались не в первый раз — и все разы, как сейчас, за нарушение общественного порядка. Кто ж виноват, что мы не всегда в него вписываемся. Сегодня вот не вписались в прямом смысле — аж тачку поцарапали.

Потоптавшись немного в другом углу камеры, мажор — которого звали Алексей Вяземский, как мы узнали в кабинете сверху, — подошел к нам. Причем довольно робко — совсем не так, как на дороге. И вид у него по-прежнему был смиренный — аки агнец. Не знал бы, за что он тут, решил бы, что по ошибке. Похоже, кому-то посидеть и подумать о своем поведении и правда помогает.

— Хочется еще что-нибудь проспорить? — полюбопытствовал я.

— Или ключи от тачки отдать? — подал голос Глеб сверху.

— До сегодняшнего дня, — княжеский сынок медленно перевел глаза между нами, — я думал, я самый безбашенный молодой аристократ Петербурга, а, оказывается, есть и похлеще. Прикольные вы ребята…

— То есть все, что было на дороге, — уточнил я, — это такой оригинальный способ выразить почтение?

Вяземский мотнул головой и абсолютно серьезно продолжил:

— Прошу меня извинить. Я думал, Григорий Маркович продал машину. Я же не знал, — глядя на мою печатку, добавил он, — что у мессира есть сын… — и быстро закончил: — Мои соболезнования.

Оставалось лишь молча кивнуть. Ну есть хотя бы кто-то в этой столице, кто тебя не знает? К тому же от меня не ускользнуло, с каким уважением говорил этот мажор.

— А еще, — переступая с ноги на ногу, продолжил он, — я не совсем понял, что там произошло. Перед тем, как мы врезались, но… — он снова уставился на мой перстень, будто ожидая, что тот поможет подобрать слова. — Но одно я все-таки понял… Спасибо, — парень с серьезнейшим видом взглянул на меня. — Как я могу отблагодарить?

— А какие есть варианты?

— Какие хочешь. Я теперь твой должник.

— Уверен? — хмыкнул я.

— Зря, тебе это не понравится, — следом хмыкнул и Глеб. — Наивно думать, что он не будет этим пользоваться. Долги возвращать замучаешься…

— Слово дворянина, — произнес Вяземский и даже приложил руку к груди.

Что ж так пафосно-то — еще клятву принеси и на колени встань. Даже любопытно стало, насколько легко это слово обналичится.

— А как твоя машина оказалась у моего отца? — спросил я. — Только не говори, что тоже проспорил.

— Ну, — немного неловко усмехнулся наш новый знакомый, — к тому моменту она уже была как бы и не моя. Отец отобрал. Ну в общем, было за что… И возвращать ее мне наотрез отказался. Я даже толком покататься не успел. Потом она долго стояла в гараже без дела. А потом он подарил ее Григорию Марковичу…

И Савелий тоже говорил, что машину его мессиру подарил человек, которому тот очень помог. Получается, помог он князю Вяземскому. Надо же, думал до уровня высшей аристократии отец даже не добирался, а он, получается, и там отметился.

— И за что твой отец подарил машину моему?

— Мне бы не хотелось об этом говорить, — мигом посерьезнел Вяземский.

— Но ты же теперь мой должник, — напомнил я. — Слово дворянина дал…

Он растерянно хлопнул глазами. Ну да, давать-то слово куда легче, чем отвечать за него.

— А я говорил, — влез сверху Глеб, — тебе это не понравится. Быть его должником вообще опасно для здоровья.

Вот уж кто бы говорил — не будь меня, и твоего здоровья уже давно бы не было. Как впрочем, и здоровья нашего нового знакомого, что тот тоже прекрасно понял. После пары мгновений колебаний княжеский сынок заговорил — довольно тихо, будто опасаясь, что спящие в соседних камерах пьяницы захотят подслушать.

— Думаю, вам можно рассказать. Но только, пожалуйста, пусть останется между нами… — он еще понизил голос. — Год назад мой младший брат сильно заболел. Ни с того ни с сего. Первые дни просто жаловался на головную боль, потом полопались капилляры в глазах, потом стал кашлять кровью. Врачи развели руками, а наш семейный колдун сказал, что это проклятие. Но время шло, а снять не мог. А на третий день брат просто не проснулся…

На пару мгновений камеру окутала тишина.

— Я еще ничего страшнее не видел, — продолжил Вяземский. — Он лежал весь бледный, будто высохший, как соломенная кукла. Как в кому впал… Вот тогда отец и позвал Григория Марковича. Вся столица знала его репутацию — для него не было невозможного. И он помог. Отец после предложил ему стать семейным колдуном, но мессир отказался. Хорошо хоть, машину принял… Так что мессир Павловский спас нашу семью. Уже дважды, — парень неожиданно улыбнулся, кивая на мою печатку. — Только про второй раз я отцу говорить не буду. Ладно? А то он меня сам убьет…

Дальше два не в меру увлеченных гонщика, каждый из которых, как выяснилось, не прочь и убиться на дороге, обсуждали свои машинки. Проигравший рвался отдать нам свою раздроченную тачку, честно признав, что проспорил. Мы же не рвались забирать эту груду железа, понимая, что ремонт выйдет дороже покупки новой. За разговором никто даже не заметил, как к камере, позвякивая ключами, подошел глава полицейского участка, обещавший не тревожить нас до утра.

— Семь минут, — с кислым выражением констатировал он. — Что, господин Вяземский, новый рекорд? Ваш отец уже настолько наловчился, что оптимизировал процесс? Хотя бы для проформы могли бы у нас как-нибудь и подольше задержаться.

Ключ лязгнул в замке, и решетка распахнулась, давая свободу высшей аристократии. Вяземский пожал нам руки на прощание и вышел. Представитель правосудия тут же закрыл решетку и с заметным удовольствием оглядел нас.

— Ну хотя бы вы двое просидите до утра…

Однако не прошло и десяти минут, как глава участка вернулся вновь — с еще более кислым выражением, чем в первый визит.

— Что за город, — досадовал он, елозя ключами в замке, — в какую клетку не загляни, одни мажоры… По ходу, не простая вы провинция. Шувалов за вас попросил. Лично!

“Кто?” — не понял Глеб,

“Глава спецподразделения Синода,” — ответил я, вспоминая письмо, которое мне передал Савелий.

Похоже, этим ребятам и правда нужно, чтобы я ночевал у себя дома — опасаются, видимо, оставлять его без хозяина. И вот теперь вовсю выказывают обещанные поддержку, участие и помощь — попадание за решетку, как оказалось, тоже входит в этот список. Зато теперь мы точно знаем, что Синод не только создает мне проблемы, но и решает.

Замок лязгнул, и глава участка нехотя распахнул перед нами решетку.

— Вот из-за таких, как вы, — проворчал он, — скоро статую Фемиды придется менять. В одну руку плетку, в другую — страпон, а во рту кляп. Потому что из-за таких, как вы, скоро будет вот такое правосудие. Слово никому не скажи: только посадил, так сразу выпусти! Чистой воды садизм…

Недовольно бурча, этот верный страж порядка повел нас на свободу, заявив по пути, что там ждут две квитанции со штрафами.

— Один пойдет на ремонт ограждения, — ворчливо пояснил он. — А другой за возмущение общественного спокойствия…

И, заведя нас в свой кабинет, отдал две желтые бумажки, суммарно потребовавшие двенадцать тысяч имперских рублей. Да уж, еще никогда отдых не выходил нам так дорого. Такое чувство, что ограждение у колонны из золота, а за спокойствие мы платим лично императору. И ведь скидок явно нет — разве что для постоянных клиентов.

Следом глава участка выложил на стол изъятые ранее смартфоны, документы и ключи от машины.

— А сама тачка где? — сгребая их, спросил друг.

— А у вас что, права где-то нашлись? — язвительно отозвался полицейский. — Вот как будут с собой, так на штрафстоянке и заберете. А пока, господа, смотрите, даю лайфхак: берете ногу, ставите, — он топнул по полу, — потом берете другую и ставите чуть дальше, — и топнул другой для наглядности. — Это называется идти. Поняли процесс? Так вот, будьте любезны, идите отсюда. И очень надеюсь, больше вас здесь никогда не видеть…